Проект «В вещи влей» состоит из двух частей, которые находятся в напряженных визуальных и смысловых отношениях друг с другом. На стенах – огромная живопись с изображением бегемотов, выполненная на баннерном брезенте, в пространстве – керамические и несколько бронзовых скульптур-статуэток, которые как будто застряли между основательностью монументальных объектов и статуэток-вазочек, выставленных на домашних консолях.
При ближайшем рассмотрении оказывается, что скульптуры представляют собой странные гибриды, в почти каждом из которых узнается канонический образ Ленина, памятник, с минимальными вариациями присутствовавший на улицах и центральных площадях всех советских городов. При этом Ленин то льнет к Марксу и зарывается в бороду главного мессии коммунизма, то почти сращивается с телом кентавра, то как фигурка в кукольном театре балансирует между ковшом трактора и пастью бегемота. Вбитый в общую память образ «памятника Ленину» мутирует и оживает на наших глазах, с ним начинают твориться чудесные вещи, странным образом вызывая в памяти сюжеты, связанные с ожившими, чувствующими статуями от Лукиана до «Медного всадника».
Но скульптуры Александра Кутового подчиняются вовсе не законам литературы, иронично обыгрывая сюжет «взбесившейся» статуи, они взаимодействуют со всей историей монументальной скульптуры и в частности советской. Монументальная скульптура, со времен греческой Спарты, строго подчинена определенному канону: каждое скульптурное изображение правителей, репрезентация носителей власти, были строго регламентированы. Особенная история связана с так называемой «ленинианой», с распространением по всей стране Советов тысяч памятников вождю: от деятельности Комиссии по увековечиванию (осн. 1924г., в год смерти Ленина) до экспериментов 1960-гг. и рутинных заказов в 1970-е и 1980-е гг., иконография ленинских изображений постоянно варьировалась (вождь, оратор, мыслитель, ребенок и т.д.), но строжайшим образом контролировалась, начиная от автора, иконографии, более подходящей тому или иному месту, заканчивая материалом. Кутовой, академический скульптор по образованию, выясняет личные отношения со всей монументальной скульптурой, делая керамического (aнти-материал для скульптора-монументалиста) Ленина нежным, теплым, кающимся, испуганным, нуждающимся в опеке и укрытии; Ленин Кутового тянется обниматься, пропадает в окладистой бороде Маркса, срастается с мифическим существом кентавром, его как пушинку подкидывает грубый трактор. Эта странная, детская нежность к памятнику, кажется, отчасти коренится в поколенческой памяти о событиях относительно недавнего прошлого. Поколение теперь тридцатилетних – это люди, так и «не ставшие пионерами», то есть те, чья детская память хранит информацию о позднесоветском времени в несколько преломленном виде, когда очередь за колготками – это реальное приключение в несколько серий, а звездочка с молодым Ульяновым – настоящее богатство и главный аксессуар, который бережно прикалывается на белый праздничный фартук. Детская драма, что «пионеров больше не будет» странным образом отзывалась уже в пространстве больших, условно общих событий, которые показывали по телевизору. Речь не про «Лебединое озеро» и обгоревший Белый дом – на это детское сознание почти не реагировало – а про вздернутые, как марионетки из кукольного театра, памятники и ликование огромного количества людей, которые искренне радовались, что огромный бронзовый исполин так легко оторвался от пьедестала. Это сильно позже станет понятно, кто такой железный Феликс в кожаном плаще и все остальное, но вот это «кукольное» впечатление останется надолго. Очевидно, что события последних нескольких лет в Украине и массовое уничтожение, «вздергивание» памятников советской эпохи, достраивают ряд тех детских, уже смутных впечатлений, и Александру Кутовому удается активизировать этот блок эмоциональной памяти, восстановить специфическую «игровую» чувственность.
В то же время в пределах одной выставки он представляет возможность авторефлексии над метаморфозами памяти (детской, подростковой, травматической, коммунальной и пр.) , продолжая работать с архаикой, ритуальными системами, как это было в предыдущих проектах художника («Метамеханика», 2016, «В отсутствии», 2015).
В экспозиции присутствует объект, трехголовый мутант-гибрид, как будто триптих с транспорантов Маркс-Ленин-Сталин, только данный в другой плоскости, сплюснутый, поковерканный, но собравшийся непонятным образом по оси и ставший своеобразным тотемом. Кутовой вспоминает, что читал историю про похоронный обряд одного из островных племен, когда с умершего делали тотем, сознательно лишенный портретного сходства с человеком, а затем его сжигали, и люди, вдыхая этот дым, пускали в себя память об умершем. Это стало для художника выражением того, что память – не регулируемый механизм, а остается всегда цепь разрозненных слепков реальности, часто совершенно случайных, по недосмотру залипших в сознании, которые потом формируют образ прошлого.
Вместе с тем агрессивные существа на стенах, свободно нарисованные кумачовым, кровяным красным, вопят в высоту. Как в случае с монументальной скульптурой, Кутовой упирается в формат плаката, который становится огромным, его нельзя размещать где угодно и брать с собой. Эти «плакаты» не призывают к действию, не убеждают, на них нет посылов и лозунгов, это страшное орущее месиво; мясная энергия социального тела, вырывающаяся на свободу. Реинкарнация или очередная форма жизни гоббсовского «Левиафана». Эта «война всех против всех» окружает миниатюрные и беззащитные памятники, а точнее даже не памятники, а слепки с абсурдных персонажей и почти хармсовских «случаев», как будто они поддаются скульптурной формовке.