Not entropy but strange repose

 Бывают художники, инспирирующие красноречие, а бывают такие, о которых все как бы уже заранее сказано. И те и другие могут быть выдающимися и любимыми.

Когда я пытаюсь размышлять о творчестве Ивана Чуйкова, я обнаруживаю собственные мысли, как будто уже сформулированными в студенческом реферате. Мне нечего сказать «с жаром». Чуйков как будто вписывается «пятым битлом» в троицу Кабаков–Булатов–Васильев. У каждого приносящего дары свой приносимый дар: беккетовская божественная мизантропия – у Кабакова, советский космос – у Булатова, печаль и память – у Васильева. Что у Чуйкова? Те же оптические пресуществления и никакой печали (радости, трезвости, пьяности). Спокойствие, чудо превращения воды в воду. Вот это ощущение покоя мне представляется интересным.
«Эмалевые опыты» Кабакова, Чуйкова, Орлова и других художников 70-х были, как мне представляется, способом уйти от ненавистного культа «живописности». Эмаль дает эффект мгновенной сделанности, так как она саморастекается, подобно сгущенке, образуя ровную поверхность, лишенную следов кисти — следов труда. Такая картина самоустраняется от возможности быть разглядываемой в качестве истории собственного создания (а эта история — быстрая или долгая, но не мгновенная — есть таинственное время живописной картины; по сути «живописность» — это изображение труда. Отношение художников данной формации к «изображению труда» нетрудно себе представить) и утверждается через скромность «экрана» (фаворскосветного, культурного и т. д.) — такое мгновенное изображение для мгновенного взгляда. Важно понимать: эта скромность здесь — альфа и омега, принципиальнейшее качество, благородство, «ваше благородие».
К слову, образ «мгновенного изображения» вдохновляет и мою работу. Для меня цвет имеет значение, если можно так аллегорически выразиться, «цвета здоровой кожи». Понятно, что у итальянцев он другой, чем у шведов, но он всегда очевиден. Определенная сближенная палитра здесь — остаточное явление на пути к такой очевидности; так сказать, «пока не засветится» (а акриловая краска дает возможность сколь угодно долго корректировать сумму цветов, не «утруждая» поверхность). Цвета формы и фона для меня, как два оттенка одного и того же, как, скажем, ладонь на бедре у Энгра. Это головокружительное различие и его — мгновенный — эффект простирается от очарованности до драмы (например, старики у Коржева с белыми телами и закопченными лицами), и всегда замедляет взгляд. А также память — через эффект рифмы…
Основным «инструментальным» образом произведений Ивана Чуйкова мне представляется — по аналогии с «хорошо темперированным клавиром» — хорошо настроенный проецирующий аппарат, устройство для построения перспективного изображения. Окно, «вульгарная материализация» картинной плоскости, проекты фильмов с проецированием съемки на объект съемки, «фрагменты» и «фрагменты фрагментов», текстовые работы, в которых разновременные события «проецируются» на одно и то же место — все это события «чудесного» совмещения принципиально разноудаленных явлений. «Романтически далеко» разноудаленных. Радость этого совмещения очевидна. Таинственным же для меня является работа проецирующего аппарата и его точность в сфере живописи, а именно в сфере размышления о ее вещной ценности: по ту сторону благородства «экрана» и «комментария».
Например: «золотой закат» в картине «Золотой закат» равноудален как от общего места, живописующего литературно-изобразительное клише «золотой закат», так и от того, всегда предшествующего общему месту, всегда персонального удивления — действительно, свет глубокого неба странным образом похож на свет, отраженный плоским металлом... Оба этих взаимонаправленних золотых заката аннигилируются в картинной плоскости их встречи и оставляют сухой остаток — чистую материальность живописности. Живопись — парадокс, то самое удивление или разочарование, тогда как живописность — чисто материальное, автономное свойство. Рассматривание «иронической» картины «Золотой закат» эмоционально и по сути не отличается от рассматривания живописной картины, живописующей «золотой закат»... В этом есть интригующее философское равнодушие, точно найденный баланс. Не энтропия, но странный покой. Хорошо настроенный проецирующий аппарат.